НА ПРАКТИКЕ В ВЕРБИЛКАХ

(ФОТО ПОСЛЕ ТЕКСТА)

В ШКОЛЕ НА СОКОЛЕ

МНЕ 18 ЛЕТ

МНЕ 20 ЛЕТ

ДАЗМИРЕ 20 лет 

Брат Юра, сестра Света и я Дазмира 1943 г. 

СЛЕВА НА ПРАВО: вторая сестра Света, брат Юра и я Дазмира 1943 г. 

ДАЗМИРА в 1944 г.

На Соколе в Москве Дазмира (третья слева)

Мира в 1948 г. 

Мира с аккордионом

ШКОЛА № 149.  НАШ 8А КЛАСС НА СОКОЛЕ

НАША ШКОЛЬНАЯ САМОДЕЯТЕЛЬНОСТЬ

(в ушанке Нина Ковалевич)

МОЙ БРАТ ЮРА И Я ДАЗМИРА

открытка из комендатуры Кракова январь 1946 г.

"ФЕТИНЬЯ СТАРА, ДА ФЕДОТУ МИЛА"

 

 мама, отец и я 1944 г.

ПРАКТИКА В ВЕРБИЛКАХ

ОРЛОВ В.И. с нашей дочерью Леной 1957 г.

ОРЛОВ В.И. с дочерью и АНДРЕЕМ (сыном его брата)

ОРЛОВ В.И. с дочерью Леной в 10 лет

МАМА ОРЛОВА В.И. АГРИПИНА МАКСИМОВНА С ВНУЧКОЙ ЛЕНОЙ В 1957 г.

МОЙ СЫН САША В 1960 г.

МОИ ДЕТИ В 1960 г.

САША В 1967-1968 гг.

ШКОЛА. МГПИ им. ЛЕНИНА. ЭКСПЕДИЦИИ В СИБИРИ

(продолжение воспоминаний Орловой (Мамаевой) Дазмиры)

1948 г.

Я перешла в пятый класс. Подружилась с Аллой Жигановой, Светой Зильберштейн, Аллой Романенко. Школа была женская. Ходили в коричневой форме и черных фартуках. Форма была немного колючая, и бабушка сшила мне темную кофточку под форму. Я была от природы рассеянная и «капуха» (все делала очень медленно). Однажды, собираясь в школу, я на кофточку надела фартук и пришла в школу. Нянечка в раздевалке увидела меня и говорит: «Ты что это, девонька, без формы пришла?» И мне пришлось бежать домой и одевать форму.

 В середине года, зимой началось новое увлечение: делать стойку у стены. Мы выстраивались в очередь между партами. Возле доски была свободная стена, и мы с разбегу делали стойку, опираясь ногами о стену. Ноги были обуты в валенки, иногда с галошами. Перед уроками быстро вытирали стену тряпкой. В конце концов, кусок стены обрушился. Пришла директриса Клавдия Михайловна, принесли в кастрюле цемент и все вручную по очереди замазывали эту дыру. Это положило конец нашему увлечению.

У нас была замечательная учительница по ботанике Анна Семеновна Ларина. Однажды она рассказывала о строении листа. Мы гудели, что ничего не понимаем. Тогда она сказала: «Снимите ботинки и залезьте на парты, поднимите вверх руки. Мы все сорок два человека встали на парты, подняли руки. Анна Семеновна сказала: «Вы - столбчатая ткань листа, внизу нижняя часть листа, а вверху - верхняя часть». И в это время директриса открыла дверь и увидела всех нас стоящих с поднятыми руками на партах. Она сказала: «Что это?». Анна Семеновна сказала: «Мы изучаем строение листа». Директриса обалдела, закрыла дверь и удалилась!

Весной было другое увлечение. Мы собирались на школьном дворе за час или полтора часа до уроков приносили длинную веревку и считались», кто будет вертеть веревку. Считали так: «На золотом крыльце сидели:

Царь, царевич, король, королевич,

Сапожник, портной!

Кто ты будешь такой?»

На кого попадало слово «такой», он должен был сказать, например - «король». Тогда считали и выбирали вторую девочку и эти двое крутили веревку, а остальные прыгали, через нее. Кого веревка задевала, тот выбывал из игры.

Еще была считалка:

«Ехал, грека, через реку

Видит, грека, в реке рак

Сунул, грека, руку в реку

Рак его за руку цап!»

Еще была короткая считалочка: «Стакан-лимон!

Вышел вон!».

Однажды я прогуляла школу. В нашем классе училась Алла Романенко. Она жила в нашем генеральском доме и была дочкой генерала Романенко, который участвовал в создании новых танков. Когда я приходила к Алле в гости я видела на столе у ее отца маленький танк, как настоящий, с какой-то дарственной надписью.

У нас дома не принято было подходить к отцовскому столу, и поэтому я не посмела подойти и прочитать надпись.

У Аллы первой в нашем доме появился телевизор КВН с очень маленьким экраном. Ее мама не очень нас жаловала, но генерал разрешал нам тихо сидеть на ковре и смотреть передачу, потом мы тихонько прощались и бежали домой по своим квартирам.

Алла была очень большая выдумщица, мечтала стать балериной, придумывала разные истории. Однажды, она сказала нам, что у нее есть знакомый ангел Марик, что если мы поедем с ней в лес, то Марик может нам показаться. Мы, не долго думая, вместо уроков сели на троллейбус и поехали до конечной остановки. Там ушли в лес, выбрали место и стали ждать. Алла несколько раз уходила от нас. С кем-то разговаривала, потом приходила и говорила, что Марик здесь рядом и скоро появится. Мы сидели не шелохнувшись. День был осенний пасмурный, иногда срывался мелкий дождик. Иногда ветки рядом с нами качались, и Алла разговаривала якобы с Мариком. Вернулись мы домой мокрые замерзшие и разочарованные.

Алла увлекалась балетом, мечтала попасть в балетное училище при Большом театре, но отец сказал, что не хочет, чтобы его дочь стала «бульварной девкой». Она устроила в классе балетной кружок, показывала нам балетные фигуры, но кружок, в конце – концов, распался. Мы учились в школе во вторую смену.

Зимой, возвращаясь из школы, мы шли через кладбище, которое мы называли «Арбатское кладбище».

Мы боялись идти между могилами, и Алла Романенко сказала, что она спрашивала «Марика» и он сказал, что надо перед кладбищем помолиться и покреститься. Мы молились и крестились и гуськом шли по тропинке быстрым шагом. Однажды Галя Ушакова упала в снег и орала. Мы все уже прошли кладбище и надо было возвращаться назад. И, как самый храбрый трус, пошла за ней в темноте. И притащила ее на дорожку. Так мы ходили всю зиму. Оказалось, что кладбище называлось Братским. Там были похоронены  солдаты первой мировой войны. Сечас там в этом месте стоит стела. А на самом кладбище построены жилые дома.

1949 г.

Отец получил назначение в город Баку. Вскоре мы переехали в этот город. Поехали мама Света и я, бабушка и Юра остались в Москве. Я пошла в шестой класс 134-й школы в центре города, напротив БакСовета.

Жили мы в военном городке на окраине города. Ехать в школу приходилось на трамвае 12 остановок. Иногда водитель трамвая, увидев знакомого, останавливал трамвай между остановками и начинал долгую беседу: «салям-алейкум! Как отец, как мать, как жена, как дети...?». Если кто-нибудь из пассажиров просил, чтобы трамвай поехал, водитель говорил: «Торопишься? Да! Иди пешком, дверь открыта!». В то время в трамваях не было дверей, а были только поручни.

Иногда если отец ехал в город по делам, то он меня подвозил на Виллюсе до БакСовета. Директором нашей школы была Апполинария Павловна. Это была строгая, небольшого роста полная женщина. Она строго следила, чтобы все были в чулках и в форме. Уже в начале апреля бывало до 30 градусов жары, на она была неумолима. Каждый день она стояла в дверях школы и когда видела, что кто-то пришел в носках, она говорила: «Вы что на танцплощадку пришли или в школу? Марш домой и одеть чулки!».

Однажды она увидела, как отец подвез меня к школе. Она пригласила отца в кабинет и отчитала, как мальчишку. С тех пор я ездила в школу только на трамвае.

Во дворе у нас собралась компания - мои сверстники. Мы играли в прятки, салочки. Помню Геру Шалыгина, Юру Шлыкова, Валю Москалюк и Свету, фамилию которой не помню. У Светы в тот год случилось несчастье. Ее отец где-то выпил, пришел домой, вышел на балкон покурить и упал вниз с пятого этажа.

Мы с Валей Москалюк долго переписывались. Однажды она написала мне, что Гера переехал в Кировобад и там разбился на мотоцикле. Я конечно расстроилась, но время шло и я постепенно забыла об этом. Вскоре отца Вали перевели в Тульскую область в город Ефремов. Они с мамой приехали в Москву погостить и  остановились у нас. Я вдруг увидела, что у Вали две огромные косы (а у нас с ней волосы тонкие и одинаковые). Когда я спросила ее о косах, она сказала, что мама ей чем-то натирала. Так стали расти волосы. Я стала приставать к своей маме, а потом, когда они уехали, мама мне сказала, что эти косы стоят 150 рублей и что они подплетаются.

Это был первый обман в нашей дружбе, а потом в 10 классе Гера объявился в Москве, приехал к своему брату. И рассказал мне, что Валя одолевала его записочками о том, чтобы с ним дружить. Это был второй обман в нашей дружбе. Позже наша дружба из-за этого распалась. Она писала мне письма, присылала мне фотографии, но бывшего доверия уже не было. Постепенно переписка прекратилась.

 Городок «Красный восток», в котором мы жили, стоял на горе недалеко от Парка Кирова. Время от времени полк выходил на стрельбище. Я тоже наладилась вместе с отцом ездить не стрельбище и учиться стрелять. Мне разрешали стрелять из автомата, карабина и станкового пулемета. Чаще всего я стреляла с оценкой отлично. Командир полка Колхидашвили однажды после стрельб вызвал из строя нескольких солдат, у которых были плохие результаты, и сказал: «Не волнуйтесь сынки, если завтра начнется война, вас будет защищать эта девочка». После этого ребята просили отца, чтобы меня не брали на стрельбище. Многие ребята уже служили седьмой год. Некоторые успели повоевать. Ваня Хорышев, папин шофер, Юра Горелкин, родом из Донбасса, Иван Лебедев, у которого бас был как у Шаляпина. Поэтому командир полка по отечески жалел их, когда они уходили в самоволку или опаздывали на поверку, он не сажал их на гауптвахту. А приходил к отцу и говорил: « Пойдем Васо наших сынков встречать.». Они приходили к проему в заборе и ждали «сынков». У каждого был на мотан, на руке солдатский ремень. И когда слышались шаги, и опоздавший появлялся в проеме забора, командир стегал его ремнем и приговаривал: «Не позорь полк, сукин сын». На этом наказание заканчивалось.

В этот год в Баку умер азербайджанский композитор Гаджибеков и похоронная процессия шла мимо нашей школы с утра до позднего вечера.

Однажды в Баку приехали с творческой поездкой поэт Фатьянов и композитор Кац. Они были у нас в гостях. Тогда было модно иметь альбомы куда друзья записывали свои пожелания. У меня тоже был такой альбом. И я попросила их написать мне что-то на память. В это время была популярно песенка Каца «Еду, еду я по свету у прохожих на виду, если на машине не доеду, значит я пешком дойду». Сигизмунд Кац записал мне эти строки нотами и оба они расписались. Жизнь долгая и частые переезды затеряли этот альбом и теперь остались только воспоминания.

Однажды Кац рассказал случай, как он ехал в метро и группа студентов пела его песню. Он спросил девушку знает ли она кто написал эту музыку. Она ответила, что не знает и продолжала петь эту песню. Кац расстроился и сказал: Пусть лучше поэт, да рне знают автора, чем знают автора и не поют. Однажды мама позвала меня домой. И Юрка Шлыков и Гера Шалыгин побежали за мной. Юрка закрыл дверь в подъезд и не пускал девчонок, а Гера подошел ко мне и сказал: «Давай с тобой дружить». Я сказала : «Мы и так дружим». Он сказал: «Нет, давай по настоящему, на всю жизнь!». Вскоре мы уехали в Москву.

Еще я помню Бакинские ветры. Летом там была жара до 40 градусов и листок не шелохнется. А потом из Красноводска, из пустыни начинался горячий ветер. Сила у него была такая, что он поднимал клубы песка с маленькими камешками и больно бил по ногам. Если ветер заставал на улице, то приходилось приседать спиной к ветру, закрывая ноги платьем и закрыв плотно глаза. Дома на подоконниках наметало целые барханы песка. Песок был в волосах, на столе, на посуде, на постели. Когда ветер утихал, приходилось все вытряхивать, сметать песок на подоконниках , мыть полы.

1950 г.

В Москве я вернулась  снова в свою 149-ю школу. Юра в это время занимался в спортивной школе «Юный динамовец». Он привел меня в секцию. Попробовали меня в беге на короткие дистанции и на бег с барьерами. Все как будто хорошо. Но через каждые две-три тренировки на поле приходили врачи и сразу после тренировки проверяли пульс и работу сердца. Я попалась на первой тренировки . Врач долго слушала меня, спросила какими болезнями я болела и сказала: «Мамаеву из секции отчислить». Меня выгнали, но Юрка не успокоился и привел меня в секцию метания диска и толкания ядра. Он сказал: «У тебя хорошие рычаги!». Это он имел ввиду мои руки. Я с этими «рычагами» пришла на тренировку, но опять попала на осмотр врача, которая сказала: «Ты опять здесь? Я тебе что сказазала - легкая атлетика тебе запрещена». Тогда я разозлилась и пошла в стрелковую секцию. В 1949 г в Баку отец часто брал меня на стрельбище. Я научилась стрелять.  Расстояние до мишени было 300 метров. На стрельбище. Глаза у меня были хорошие  и в стрелковой секции, где расстояние было всего 50 м, я стреляла легко и кучно. Тренер сказал: «Если хочешь, приходи на тренировки. Я до конца учебного года ходила в стрелковую секцию «Динамо».                                  

1951 г.

Алка Жиганова уговорила меня пойти в конно-спортивную школу «Пищевик». Попала я туда обманным путем, под чужой фамилией. Надо было, чтобы кто-то из родственников работал в пищевой или табачной промышленности.  У меня таких родственников не было. Алка достала у своей тетки справку от своей подруги Хлыстовой и я под фамилией Хлыстова поступила в конно-спортивную школу «Пищевик». Она находилась на Ленинградском проспекте (ранее шоссе).  Между метро Динамо и Белорусской, рядом с Дворцом Пионеров. Тренером у нас был Шатенштеин, строгий и придирчивый. Другое дело   был тренер Лилов, который руководил другой группой. Он был светловолосый, красивый и веселый. Первое время я забывала, что я под чужой фамилией. Шатенштейн кричал на занятиях: «Хлыстова   укороти повод! Что ты сидишь в седле как кошка на заборе?».  Я оглядываюсь на свою смену и вдруг с ужасом соображаю, что Хлыстова это я.  Однажды мне сказали, что меня вызывают в тренерскую. Я шла, не жива, не мертва. Шатенштейн и Лилов сидели спиной к окну и молча в упор смотрели на меня. Потом Лилов сказал: «Что я тебе говорил? Конечно, зеленые!» Шатенштейн сказал: «Да карие у нее глаза».    Оказывается, они поспорили - какого цвета у меня глаза. Я скрывала дома, что занимаюсь в конно-спортивной школе. Когда я уходила на тренеровку, я набивала карманы сахаром, чтобы по кормить свою лошадку. Мама однажды спросила : «Что ты берешь столько сахара?». Я вообще с детства никогда не ела сахара.  Я не успела ей чего-нибудь соврать, как меня выручила бабушка: «Что ты ребенка ограничиваешь? Слава богу, что ест!».   С тренировки я возвращалась и сразу пулей ныряла в ванную, раздевалась и все стирала, чтобы не было запаха конюшни. А мама в это время принюхиваясь ходила по квартире и говорила: «Что такое? Толи псиной воняет, то ли конюшней».

После нашей смены на Манеже занималась очень красивая молодая женщина в черном костюме на сером в яблоках коне. Это была хорошая знакомая летчика Громова и он часто приходил в Манеж и наблюдал за ее тренировкой. Мы как воробушки сидели на лавочке и наблюдали за Громовым. Мы тогда очень гордились нашими героями. А Громов - это была легенда.

В конце года, весной назначили квалификационные соревнования на спортивные разряды. Как назло мама заставила меня мыть пол на кухне. Пол у нас в квартире был деревянный. В кухне простые доски, покрытые краской, а в комнатах паркет. Меня заставили мыть кухню. Я чувствовала, что опаздываю на соревнование.   Пошла к отцу и призналась, что занимаюсь конным спортом, а сегодня соревнования.   Отец отпустил меня и я заняла первое место по седловке и получила  третий спортивный разряд по выездке. Когда я пришла домой, отец спорил с мамой и говорил: «Ты забыла, как верхом ездила на лошади, когда была беременная? Вот тебе и результат!». Я радостно сообщила родителям, что получила третий спортивный разряд и сказала маме: « За чем мне какая-то гимнастика. А вот конный спорт и стрельба всегда в жизни пригодятся!». После квалификационных соревнований,  я пришла в тренерскую, и попросила Шатенштейна  выдать мне членский билет на фамилию Мамаева. Он молча и внимательно смотрел на меня, а Лилов сказал: «Ну что Саша увели нашу девчонку. Ты что замуж вышла?». Я стала лепетать, что боялась, что меня не возьмут в школу и знакомая достала мне справку, что я ее родственница Хлыстова. Шатенштейн засмеялся и сказал: «Ну кариглазая». А Лилов сказал: «Да, у нее зеленые глаза». А я тихонько сказала: «Ну я пойду...» и ушла. Членский билет я получила на свою фамилию. А умение ездить верхом мне пригодилось в экспедициях в Забайкалье и в Смоленской области. 

1952г.

Я учусь в девятом классе 149 школы. У нас создали драмкружок.  Ставили Островского (см. Фото). У меня хорошо получались свахи и старухи. В альбоме есть несколько фотографий, на которых наш драмкружок во главе с нашей литераторшей Александрой Давыдовной Ям. Осенью возле школы заложили большой яблоневый сад. Появились первые записочки от мальчиков. Я считала, что никогда не выйду замуж и мне эти записочки ни к чему. Однажды за такую записочку я побила Альку Шибаева, который жил на 9-м этаже. Мы столкнулись у лифта. Я не пустила его в лифт, повалила на пол и ударила головой об лестницу. Села в лифт и уехала домой. А через пол часа звонок в дверь. Его мама Валентина Михайловна пришла жаловаться на меня, что я разбила ему голову. Меня призвали к ответу! Стали стыдить. Я молчала, а потом сказала: «А пусть он мне записки не пишет! Вот и все!».

1952/53 г.

В начале учебного года погибла наша любимая учительница Александра Давыдовна. Она шла из бани. Тогда не у всех были ванны и многие ходили в баню. Она оступилась, упала и головой ударилась о бордюр тротуара. Это была первая потеря, которую понес наш класс. Мы упросили директора Клавдию Михайловну, что будем заниматься сами, пусть нам только дают задания и темы сочинений. Рахиль Борисовна - новый классный руководитель, рассказывала нам, что иногда Клавдия Михайловна смотрела на расписание и говорила: «Так в 10 А литература, ну, эти занимаются!».

В эвакуации я заболела малярией и ангиной «Винценти», которая повторялась каждый год. От малярии меня пичкали хинином и акрихином, а от ангины один профессор посоветовал пить отвар эвкалипта, и я, как алкоголик, пила перед едой рюмочку отвара. Зато ангина стала реже повторятся. Но врачи сказали, что у меня обнаружен порок сердца и лучше после школы не поступать в институт, а отдохнуть один годик.

1953 г.

В марте умер Сталин. Отец не пустил нас в город. И славу богу! Было много погибших в давке. В мае начались выпускные экзамены. Тогда в школах каждый год заканчивался экзаменами по 6-8 предметам. В конце войны открылась наша Всехсвятская церковь. И Я перед экзаменом отстегивала комсомольский значок, прятала его в карман фартука и заходила в церковь. Я покупала свечку и ставила ее перед иконой Николая Чудотворца.

Потом выходила из церкви, прикалывала комсомольский значок и шла в школу на экзамен.

Мы все еще учились с мальчиками раздельно. Наша директриса не разрешала мальчикам в нашей школе приходить даже на вечера, где играл наш драмкружок. За то на вечере в мужской школе мы приходили под надзором классного руководителя. Обычно мальчишки давали концерт: читали стихи, пели песни, играли на скрипки или других инструментах. Однажды шел такой концерт. Объявили русский романс и на сцену, смущаясь, вышел огромный толстый парень. Он откашлялся и басом запел: «Выхожу один я на дорогу», замер перед второй строчкой и вдруг из зала кто-то из мальчишек сказал: «С такой рожей только на дорогу выходить». Все в зале дружно засмеялись. Парень повернулся и ушел со сцены. Я тогда уже мечтала быть актрисой, и мне было ужасно жалко его. Я даже хотела пригласить его на «белый танец», но его нигде не было, он ушел с вечера.

Выпускной бал. Мальчишки из 144 школы пришли к нам на вечер. Самые смелые начистили носовыми платками ботинки, постучали в дверь и ждали директрису для переговоров. Она увидела, что они без преподавателя и стала объяснять, что пока она жива, никто из мужчин не переступит порог школы. Ребята уговаривали. Она говорила о своих принципах, а в это время остальные ребята нашли две доски, приставили  к окну нашего зала. Мы открыли окна и мальчишки, спрыгивая на пол зала, стали приглашать нас на танцы. Клавдия Михайловна зашла в зал, увидела радостные лица выпускников и сказала: « Где же мои принципы?». Под утро на Ленинградку подошли троллейбусы. Троллейбусный парк шефствовал  над нашей школой. Мы сели в троллейбусы и поехали по утреннему шоссе на Красную площадь, потом на Ленские горы. На Красной площади мы сфотографировались. У меня остались фотографии.

На выпускном вечере географичка (Лидия Михайловна) подозвала меня и сказала: «Я слышала, что ты собираешься в театральный? Я хочу тебе сказать, что когда-то я тоже пошла в театральный, а потом поняла, что надо менять профессию. Лучше быть хорошим преподавателем, чем посредственной актрисой. Ты много ездила, много видела, кому как не тебе быть хорошим преподавателем географии». Этот разговор решил  мой  выбор. Я утром, после выпускного вечера, пошла в пединститут и подала документы на геофак. Документы я подала без особой подготовки, просто чтобы посмотреть, как проходит экзамен, чтобы на будущий год поступать в институт всерьез.

Экзамен принимал Артоболевский. Я попала за один стол с Толей Эпшейном (будущий кандидат наук, специалист по Западной Сибири). Мы вытащили билеты, получили по листу бумаги. Толя вцепился в свой листок бумаги и начал мелким почерком быстро писать. Я посмотрела свои вопросы и по каждому написала короткий план. Один вопрос был об особенностях сельского хозяйства Закавказья. Я подошла к карте. Долго смотрела на нее, запоминала условные знаки. Потом села за стол и стала вспоминать Баку, поездки на стрельбище, верблюдов, стадо овец, ишаков.

Толя закончил первый лист и попросил еще лист дополнительно. Артоболевский дал ему лист и пригласил меня отвечать. Я подала ему лист с несколькими строчками, он посмотрел на него, вернул мне и сказал: «Рассказывайте». Я начала отвечать по пунктам, прибавляя более подробно «примеры из жизни». Потом я перешла к сельскому хозяйству Закавказья. Я рассказала о том, что летом бывает жара, какие сильные ветры с песком приносит из Средней Азии (из Красноводска) ветер. Эти ветры высушивают траву у побережья и только в горах и предгорьях есть корм для скота. Пастухи до самой осени уводят в горы отары овец. Тут Артоболевский спросил: «А как называется такое скотоводство? Я запнулась, смешалась, но он как-то проникся ко мне и поставил мне отлично.

Мы учились в главном корпусе института. Вместе с литераторами, историками и дефектологами. Это было старинное здание, где до революции помещался институт благородных девиц. Внутри корпуса был круглый зал с колоннами. Здесь во время институтских вечеров устраивали танцы. Сюда приходили химики из института Тонкой химической технологии и студенты медики из Мединститута. Эти институты располагались в нашем дворе. Иногда приходили ребята из военного училища. Танцевальный зал был высокий до самой крыши. На 6-м этаже были курсы рисования, которыми руководил Михал Максимович, лаборанткой курсов была Лариса Федотова (которая потом работала со мной в СОПСе). Михал Максимович был не высокого роста, хромой, не красивый на первый взгляд. Но это был удивительно добрый человек. С ним было очень интересно общаться. Каждому он подбирал прозвища. Я с первого курса начала ходить в стрелковую секцию и вскоре стала общественным инструктором по пулевой стрельбе. Вскоре предполагались соревнования по пулевой стрельбе в Венесуэле, и Михал Максимович прозвал меня «Венесуэла-95».

Лариса Федотова была выпускницей нашей 149 школы и студенткой старшего курса нашего факультета. В дальнейшем судьба надолго связала нас. В частности, в 1956 году я хотела поехать в экспедицию. И Лариса направила меня в СОПС к Утенкову, нашему бывшему выпускнику

1954 г.

Геофак. Практика в Вербилках (Дмитровский район). Утопленник на реке. Левка Стебельков - «жених», «Боюсь голову градом побьет». Васька Иваницкий и прочие «утопленники».

Мы на геофаке первого курса были первой группой. Почти полностью девченочной. Из мальчишек было только двое: Васька Иваницкий и Лева Стебелькой. Вася был наш ровесник, а Лева уже отслужил армию, но был какой-то странный. В прочем они оба были странные. Васька с ходу влюбился в нашу старосту Риту Горемыкину и на практике в Вербилках носился по косогорам и истошно вопил отрывок из арии: «Маргарита, ты ли это?». Гидрологию проходили на большой резиново лодки. Надувать ее было трудно, и мы один раз надули и таскали ее в лагерь на себе. Тащить было трудно. Однажды начался дождь, шла гроза, мы торопились в лагерь. Вдруг Лева Стебельков бросил тащить нашу лодку, отошел от нас, накрыл голову курткой и побежал в лагерь. Все девчонки закричали: «Стебельков, ты куда?», а он обернулся и говорит: «Боюсь голову градом побьет, нажимая на букву «О».

После практики мы собрались группой у меня дома на Соколе. Мы сидели в большой комнате и пели песни, а на кухни Лева Стебельков разговаривал с моей мамой и бабушкой. Он говорил, нажимая на «О»: «Хотел жениться на Мамаевой, но она больно грубая девица». Мама и бабушка потом долго смеялись надо мной и говорили: «Так вот и останешься в девках».

Однажды на практике вечером мы гуляли по берегу речки и увидели мужскую одежду. Мы замерли, и прислушались. На реке была абсолютная тишина. Мы подождали, покричали. Вокруг было тихо. Мы взяли вещи и пошли в милицию, сказали, что кто-то утонул. Утром пришли в милицию и спросили: «Нашли утопленника?». В ответ был такой хохот! А потом дежурный сказал: «Девчата, идите и никому об этом не говорите, потому что «утопленник» забрал свое белье и сказал: « Поймаю этих девчонок и побью. Я сидел там часа три в воде пока стемнело, меня всего комары сожрали!»

Наша группа почти полностью была туристской. Горный семинар вел у нас Юра Визбор. Он был худой, стройный светловолосый с голубыми глазами. Все девчонки были немножко влюблены в него. Весь институт пел его песни. Хорошие песни писала Ада Якушева с литературного факультета. Вообще все факультеты ходили в походы. Шли разными маршрутами и приходили в одно место, которое называлось «Турград». Здесь отдыхали, пели новые песни и возвращались в Москву. Это было замечательное время. Зимой у нас было походы в разные города и области, но это было уже на втором курсе.

Мы учились в главном корпусе института, недалеко от Пираговки, в районе Хользунова переулка. За главным зданием был сквер и здание Медицинского института, рядом здание Химического института. На Усачевке было здание физического и математического факультета, где училась Нина Ковалевич. Там же находилась кафедра геологии. Руководила ею знаменитая профессор Варсанофьева Вера Николаевна. В одном из кабинетов висел ее портрет, написанный маслом. В те годы когда она была молодой геологиней она объездила почти пол света. Она показывала нам камень равновесия в Андах и рядом красивую девушку в спортивной одежде и говорила: «Это я сфотографировалась, чтобы показать масштаб размера этого камня.

1955 г.                                                          

 Геологический отряд Забайкальской экспедиции. База была в Благовещенске, а работали мы к северу от железной дороги в районе городов: Могоча, Амазар, Сковородино.

Начальником партии был геолог Крылов Владимир Алексеевич. Отряд был небольшой: Инга - геолог, маленького роста, худенькая; Миша - физик из МГУ, высокий, худой парень и я. В Малых Коволях на разъезде, где начинался наш маршрут, Крылов взял в проводники маленького худого мальчишку Гришу. Он хорошо знал здешние леса.

На базе в Благовещенске мы получили большой мешок хорошей муки, канистру подсолнечного масла, коробку китайских куриных консервов, вермишель и канистру спирта.

Нашу базу мы создали в 10 км к северу от железной дороги в бывшем поселке «Солонечное», который заложили золотоискатели. Уходя на другое место, они разорили и пожгли избы (у них такая примета!).  Из домов пригодных для жилья осталась пекарня и столовая. В столовой были выбиты стекла, но какое-то подобие крыши сохранилось.

Прошло примерно две недели. Мы уже немного обжились. Мужики уже все ушли в тайгу на маршрут, и мы с Ингой решили воспользоваться их отсутствием и устроить себе банный день. Нагрели в ведрах воду, намылились с головы до ног и в это время услышали стук копыт. Мы решили, что это олени и выглянули из окна кухни. Перед окном остановились две лошади, на которых сидели пограничники. Бежать куда-то одеваться  было поздно. Мы присели перед окнами, намыленные и перепуганные и молчали. Один из них, глядя на нас, смеясь, сказал: «Девчата, а что это ваш Крылов до сих пор на погранзаставе не отметился. Вы ведь в погранзоне находитесь». Глаза его смеялись, но голос был строгий. Второй, еле сдерживая смех, сказал: «Хватит их пугать. Поехали, а то комары их совсем заели». И они рысью пустились в обратный путь. Только теперь мы почувствовали, что такое комары. Мы быстро ополоснулись и оделись, но чесались несколько дней до болячек.

В первый маршрут мы собирались, как на свадьбу: цветные карандаши, ручку, простой карандаш, компас, запасную книжку «Полевой дневник», платок, фляжку с водой и много еще не нужных на маршруте вещей. Крылов привязал на веревочку простой карандаш, повесил на шею, привязанный на веревке нож, и взял в карман «полевой дневник», за пояс заткнул геологический молоток. Намазал лицо и руки диметилфталатом, надел накомарник и сказал, что не надо ничего брать лишнего. На маршруте каждая мелочь имеет вес. Потом на маршруте мы поняли его слова. Мы ползли за ним вверх по сопке в накомарниках, взмокшие, уставшие. А он шел легко и быстро. Когда он сказал: «Ой, ребята, вы меня уморили. Давайте отдохнем». Мы там же где ползли, сунув морды в траву, легли и дышали, как загнанные лошади. После этого похода я брала на маршрут только самое необходимое: геологический молоток, нож, карандаш, «Полевой дневник» и маленький мешок для образцов породы-шлифов.

Сначала мы устроили лагерь в бывшем поселке «Солоничное», примерно в 15 км к северу от железной дороги. Отсюда мы ходили в маршруты, обследуя каждую сопку. В Малых Ковалях на станции Крылов взял нам проводника - подростка Гришу.  С его легкой руки все стали называть меня Миролимой. Гриша так привязался ко мне. Ходил за мной по пятам, садился есть всегда рядом со мной. Однажды мы с Ингой после ужина пошли прогуляться «за кустики» и Гриша пошел за нами. Крылов окликнул его и стал ему что-то объяснять. Когда мы пришли, Гриша, не смущаясь, спросил нас: «Опростались?». Мы от смущения не знали, что ответить. Однажды мы были на маршруте на высокой сопке, и началась гроза. Грозы там начинались неожиданно. Из-за какой-то сопки быстро выползала туча, начинался ливень и наши мелкие реки становились не проходимым потоком. Мы бежали с сопки - она была довольно высокая, заросшая лесом и кустарниками. Нас было трое - Я, Гриша и Миша. Мы летели вниз, не видя дороги, дождь хлестал в лицо, беспрерывно вспыхивали молнии, и я от страха всю дорогу кричала: «Мамочки! Господи помилуй». Еще утром мы переходили речку под сопкой, где воды было воробью по колено, а теперь воды стало по пояс. Река несла корни и ветки деревьев. Мы с разбегу, схватившись за руки, переправились на другую сторону, и вышли на свою тропинку. Прибежали в Солонечную мокрые по шею и продрогшие. Крылов ждал нас, но старался шутить и говорил: «А я слышу бурелом в тайге. Ну, думаю, это Миралима возвращается». Он налил нам по полстакана спирта. Заставил выпить, быстро переодеться в сухое, и лечь в спальные мешки. Утром мы были как огурчики - никто не простудился.

Заканчивались сухари. Но у нас был еще мешок хорошей муки и Крылов послал меня и Мишу (он был студентом физического факультета МГУ) в дальний поселок Малые Кули с мукой, чтобы нам испекли хлеба. Это был небольшой поселок на семь семей. Там жили телефонисты, которые обслуживали телефонную линию Москва-Совгавань.

Мы пришли в Малые Кули к вечеру и страшно устали от долгой дороги. Мы ведь несли не только муку, но и наши спальные мешки. Поэтому мы передали женщинам муку, развернули спальные мешки и завалились спать. Ночью все полчища клопов, которые жили в этих избах приползли в наши мешки. Здесь уже было не до сна! Только бы дожить до рассвета? Я поняла, что мишка тоже не спит. Наконец, он не выдержал и вышел на улицу. Я не много подождала - в туалет ли он вышел, и тоже вышла на улицу. Миша ходил в зад и вперед, обмахиваясь ветками от комаров. Я села на пенек, застегнула штормовку, надела накомарник, и задремала. Утром мы возвращались в Солонечное с буханками ароматного хлеба в рюкзаках. Аромат свежего хлеба расстилался по всей тайге. Так хотелось съесть, хотя бы кусочек этого хлеба. На привале Миша сказал: «Так хочется съесть хотя бы корочку этого хлеба». Я сглотнула слюну и сказала: «Ага! Но надо иметь силу воли. В Солонечной тоже ждут хлеба . Пошли». И мы весь оставшийся путь шли молча, отмеривая километры.

Через некоторое время, закончив работу на сопках возле Солонечной, мы перенесли свой лагерь в Малые Кули. Мы рассказали Крылову о бессонной ночи и клопах и поэтому, когда мы прибыли в Малые Кули, мы сразу поселились на сеновале. В Малых Кулях была под горкой банька - маленькая топилась по черному. При входе от воды мокрая земля, по которой пролегали две дощечки,  не высокий порог и большая щель под дверью. Нам истопили баню «на славу». Мы пришли разделись и поняли, что дышать нечем. Решили открыть дверь и глянули в окошко. На взгорке перед баней расселись все жители от мала до велика и наблюдали за банькой. Мы поняли, что это проверка москвичей. Дверь открывать нельзя! Дышать нечем! Но и сдаваться не хотелось! Мы набрали из кадушки холодную воду, легли на землю около двери и, обливаясь водой, лежали в грязи и дышали в отверстие под дверью. Так мы пролежали минут 40. Потом сполоснулись, оделись и вышли. Жители нашего поселения были «повергнуты в прах». «Ну, девки, вы здоровы! У нас не кажный мужик такую баню выдержит». Наш авторитет в глазах жителей значительно вырос.

По своей дурости и неопытности, мы совершенно не боялись ходить по тайге. Женщины в поселении ходили на речку за водой все вместе с детьми, которые брали палки и стучали по деревьям. Это называлось «Чтоб хозяина напугать».

Тайга в те годы была так богата - заросли голубики, малины, красной смородины вдоль речек, грибов - немеренно. На маршруте, не останавливаясь, проводишь открытой ладонью по кустикам голубики - и полная горсть крупных матово-сизых ягод голубики. Земляника крупная как садовая клубника. Однажды мы пришли в падь, где нам надо было поставить на ночь палатку, так мы целый час собирали землянику, чтобы поставить палатку. Вся падь заросла земляникой, ступить было некуда. Мы поставили палатку и даже не успели вскипятить воду, как начался сильный дождь, который продолжался трое суток. В первые сутки мы съели сухари, потом брали щепотку гречки и долго сосали и разжевывали.

Совсем рядом плескалась вода, и мы поняли, что река вышла из берегов и затопила часть долина. На третий день дождь перестал. Выглянуло солнце. В пади раскрылись лилии красные с черными пятнами высотой с человеческий рост. Их было так много! Еще мне запомнились там саранки (цветы типа тюльпанчиков) золотистого цвета. Цветки напоминающие тюльпаны.

Мы разожгли костер и начали сушиться. Миша повесил на палку над костром свои носки. Налили воды, положили крупу и начали варить кашу. Вдруг Инга начала отворачиваться в сторону и хихикать. Миша помешивал кашу палкой. Я спросила Ингу: «Что ты смеешься?». Она сказала: «У Мишки носок сгорел». В это время Миша спокойно из каши вынул свой носок. Но кашу мы все равно съели. Так хотелось есть.

Когда мы пили чай, мы привыкли остатки чая выплескивать за спину. И когда я приехала в Москву, и сидела за столом, рассказывая об экспедиции, я допила чашку чая и выплеснула остатки в угол комнаты. Родители были в шоке.

Когда я получила деньги, которые  Крылов прислал в Москву, я первым делом пошла и купила родителям пылесос. Он тогда был довольно дорогой и родители, внутренне радовались, но поругали меня за такую дорогую покупку. Пылесос поставили к родителям в комнату. Утром я встала и услышала тихий разговор в комнате родителей. Они что-то обсуждали и тихо спорили.  Я приоткрыла дверь и заглянула в комнаты. По середине комнаты  на ковре стоял пылесос.  С одной стороны от него на четвереньках стоял отец и  читал инструкцию, а с другой стороны тоже на четвереньках стояла мама и разбирала   детали пылесоса. Я поняла, что они признали мой подарок и теперь  изучают его по инструкции.  

Потом мама заставила меня купить отрез на зимнее пальто и рыжую лису на воротник.  Эта лиса потом долго у меня  валялась, пока я ее не продала в комиссионку (когда вышла замуж и сидела без денег).

ЗИМОЙ ВО ВРЕМЯ СЕССИИ УМЕРЛА МОЯ БАБУШКА (мамина мама). 40 лет она курила. У нее было слабое сердце. Однажды когда отец начал выпивать, она поспорила с ним о том, что человек может бросить пить, если имеет силу воли. И сказала: «Вот я 40 лет курю. И вот это последняя папироса. И больше курить не буду». Через несколько дней она почувствовала себя плохо. У нее болело сердце. И первый раз я увидела, что бабушка днем легла в постель. Через несколько дней она умерла. Врач сказала, что она не должна была бросать курить. Потому что это отразилось на работе сердца. Папиросы были своего рода допингом для работы ее сердца.

КАРЕЛИЯ ЯНВАРЬ 1956 г.

После сдачи зимней сессии в январе 1956 года наша группа в составе 13 человек пошла в зимний поход по Карелии. В группе было 12 девчонок и один парень Витька Пятаков. Мы были на втором курсе, а он был с первого курса геофака. Выдержки из Дневника, которые я вела в это время.

 « 24.1.56 г. Сейчас уже поздний вечер. Только что мы приехали в Приозерск. Турбаза находится за 7 км от станции. И мы решили за ночевать в ближайшей школе. Школа большая, в финском стиле. Классы небольшие с кафедрой и цементированными полами. Спали на кафедре.

28.1.56 г. 25 января прошли через озеро Вуокса и пришли на турбазу. Встретили нас там хорошо. Мы уже хотели отдохнуть и идти дальше, но температура воздуха упала до - 28 градусов и директор турбазы не разрешил нам выходить на маршрут. Самым интересным в этот день было вот что. Утром, когда солнце стояло еще невысоко, а воздух был очень чистый и прозрачный, от солнца вниз до земли, и вверх в половину меньше, протянулся столб. По обе стороны от солнца также от земли вверх две слабо выгнутые к солнцу дуги, напоминающие дуги радуги. Мы решили, что это не полное гало.

         В эту ночь мы спали здесь же в гостиной.

             Утром 26-го мы ушли на юг, но этот день готовил нам столько преград и препятствий. Этот день останется в моей памяти, как «нескончаемые приключения».

              Мы потеряли деревню, в которую мы шли. Было уже поздно. Наконец мы увидели, что-то похожее на дом. Крыша была заснеженная. Мы обошли его несколько раз, чтобы  найти дверь или окна, чтобы постучаться. Оказалось, что это был огромный валун. Мы нашли деревню часов в девять вечера. Помогла луна. Небо было в звездах. Мороз стоял небывалый. В первом  и втором доме нам отказали. И тогда мы сообразили, что мы называем число 13. И поэтому хозяину 3-го дома мы сказали, что нас 12 человек. Нас пустили и, когда хозяйка увидела, что нас 13, мы сказали, что нас 12 девочек, а это Пятаков. Мы даже с Маргаритой Громыкиной написали об этом песню:

Лыжи поганые они ломаются,

девчата маются Пятак ругается

Самара гоп-ля-ля моя Карелия.

Кроме того, мы  вместе с Ритой написали песню «Здравствуй зимушка»:

Ой, ты зимушка студеная морозная зима,

Дорогая, сердцу близкая Карельская страна.

Вечерами у огня после прожитого дня

Часто пели вальс Карельский про тебя:

Про озера голубые, про закаты золотые

И про белые пушистые, пушистые снега.

Ой, ты вьюга снежная над нами не гуди

Ты куда-нибудь подальше от избушки уходи.

Наша печь огнем дымит, песня тихая звенит

Ты же белая, угрюмая молчи.

Лучше к милому лети на ушко ему шепни

А карельском трудном ,дальнем и заманчивом пути

Пусть свирепствуют морозы над Карельскую страной

Нас ничто не остановит, мы маршрут закончим свой.

Разве можно не пройти даже трудные пути,

если лучше нашей группы не найти.

Хоть и было нас 13,

 но не стали мы пугаться
Ни препятствий, ни преград,

Стававших часто на пути.

           1956 г.      

Я учусь на втором курсе. Весной пошла в СОПС к Утенкову. Он устроил меня в прошлом году в экспедицию в Забайкалье. Я попросила его снова о помощи - устроить меня в какую-нибудь экспедицию. Он направил меня в Институт географии к Орлову Василию Ивановичу. Экспедиция была по левобережью Енисея, район реки Келог, междуречье, озеро Дында, из которого вытекает река Таз. Мы приехали в Красноярск поездом, а потом пароходом «Мария Ульянова» плыли до Игарки. Оттуда самолетом «ПО -  2» летели в Келог. Там взяли лодку у местных жителей и плыли вниз по течению к Енисею. На пол дороги причалили к берегу, спрятали на берегу продукты и накрыли брезентом, лодку вытащили на берег и пошли по междуречью к озеру Дынды. У меня есть фотографии нашего похода по междуречью. Это в основном не высокие сосны и земля покрыта многолетним слоем игол. Места там были не пуганые для зверя:  бурундучки следовали за нами с ветки на ветку, под ногами ходили не пуганые куропатки с выводками цыплят. Редкие сосны и земля, покрытая толстым слоем сосновых иголок, были похожи на подмосковные парки.

Наша экспедиция была из четырех человек: Орлов - начальник экспедиции, Я - его коллектор, гидролог Кемерих Александр Оскарович и его коллектор Леша. Этот Леша таскал с собой ружье и стрелял в любую живность. Нужна она ему или нет!. Увидев куропатку со своим выводком, которая, не прячась, шла за нами в 10-ти шагах, этот придурок выстрелил в куропатку - мать и пошел дальше. Я была в такой ярости, что вырвала у него ружье и готова была пристрелить его. Орлов отдал ружье Кемериху, я не стесняясь навзрыд заревела, а Орлов подошел к Лешке и сказал: «Жаль, что она тебя не пристрелила гада». Мы шли 30 км почти без отдыха и к концу дня вышли к берегу озера Дында. Здесь была стоянка селькупов. Несколько чумов, костер и жареная на костре рыба, надетая жабрами на палочку. У меня осталась фотография этого поселка в несколько чумов, и фотография рыбы около костра.

Я прошла этот маршрут в кедах, а не в ботинках, и фактически отбила пятки. Утром подошвы были круглые, опухшие, наступать на ноги было больно. Мы задержались на Дынде на три дня. За это время из Келога приехали двое селькупов и попросили у нас заварку для чая. Мы сказали, что чай остался на берегу Елогуя и спросили, почему они не взяли там. Но селькупы сказали: «Не тобой положено, не ты возьмешь». И они запрягли оленей и поехали с нами за чаем. Вот тебе первобытная честность. В Забайкалье бывали охотничьи избушки. И там была традиция оставлять часть еды и спички для тех, кто придет следом за тобой.

Вообще экспедиция начиналась в Красноярске. Мы из Москвы на поезде приехали в Красноярск, остановились в гостинице, купили билеты на пароход. До отъезда оставалось два дня и начальство решило побывать на Красноярских столбах.

Столбы - это природные сооружения из камня разных видов. Среди них были три плоских наклоненных столба, которые напоминали перья птицы. Столб «дед», столб «баба». На эти столбы надо было залезать в резиновой обуви.

Места эти были отличные, красота не обыкновенная. Не далеко от этих мест в Енисей впадала речка Шумиха.  Здесь решили построить Красноярскую ГЭС, там уже начались проектно-изыскательские работы.

Пароход «Мария Ульянова» был старый, напоминал пароход из фильма «Волга-Волга». В трюме везли заключенных, которые вечерами пели песни, и тогда весь пароход замирал, прекращались разговоры и пассажиры слушали эти песни, а вокруг по берегам Енисея шумела вековая тайга. На Енисее тогда были «Осиновские» и «Казаченские» пороги. Пароход шел через них осторожно. Вода шумела на камнях. Вечера на Енисее были необыкновенные - каждый вечер на небе возникали розовые, палевые, сиреневые облака с золотой кромкой. В верховьях солнце на час или на полчаса уходило за горизонт, а в среднем и нижнем течении оно чуть касалось горизонта и снова поднималось выше. В Игарке был уже совсем «полярный день». На улицах в три часа ночи ходили люди, бегали стаи собак - лаек, играли дети. Только магазины ночью не работали, и тогда было ясно, что это ночь. Но солнце по-прежнему светило, потому что был «полярный день». В домах окна занавешивали старыми одеялами, чтобы уснуть. Мы однажды в 12 ночи фотографировались, чтобы сделать снимок на память.

С севера тянул холодный ветер, но если спрятаться за камни, то можно на солнце обгореть. Я там обгорела так, что в Баку так не обгорала. Тротуары, дороги и площадки перед домами были из досок, деревянные. Народ не очень разговорчивый. Одна женщина в телогрейке, что-то спросила меня, а я из-за акцента не очень поняла ее. И спросила: «Откуда она?». Она тихо сказала: «Литува». Это была моя первая встреча с Прибалтикой. Потом судьба на тридцать лет связала меня с Прибалтикой.

По деревянным дорогам Игарки ездили странные лесовозы, возившие бревна, как бы в «подбрюшье», захватывая их специальными рычагами.

В Игарке мы отметили какие-то документы, сели на катер и приехали в Туруханск. В устье Енисея был шторм, и на Енисее была «мертвая зыбь». Мы шли в Туруханск почти сутки. Мужчины не отходили от борта (им было очень плохо), а я залезла в каюту. Палуба уходила из-под ног, я легла на какую-то полку и уснула. Спала я почти сутки. Проснулась в Туруханске. Мужчины все были зеленого цвета. Здесь мы сели на маленьки самолет ПО-2 и полетели в Келлог, так называемую столицу кетов - малой народности Севера.

Самолет улетел, а мы поставили на берегу Елогуя палатки, стали готовиться к походу по Елогую. В один из дней наш гидролог Кеммерех Александр Оскарович сидел на берегу реки по пояс голый и  что-то пришивал. К берегу подошла старуха, обошла вокруг Кеммереха с одной стороны, с другой, похлопала его по спине и сказала : «Ишь какой мохнатый, ведать щастливый». В Келлоге мы встретились с молодыми ленинградскими врачами, которые сказали, что почти все населения Келлога больно туберкулезом. Я была поражена этим - вокруг простиралась низкорослая сосновая тайга!

На пол пути остановились, спрятали лодку и продукты на берегу и пошли пешком по междуречью 30 км на озеро Дында. Потом вернулись на Елогуй и пошли вниз по течению к Енисею. Однажды я увидела на высоком берегу, следом за лодкой бежал зверь - то ли собака, то ли волк. Когда лодка причаливала к берегу, зверь останавливался и смотрел на нас.

В конце концов, мы начали подзывать его, он подходил и снова отбегал. Потом Кеммерих надел ватник, и вышел на берег. Мы уже поняли, что это собака. Она ощерилась, но не убегала. Кеммерих взял ее на руки и положил в лодку. Мы решили назвать ее «Елогуй», но Кеммерих сказал, что это «девочка» мы назвали ее «Дында». Она сразу стала откликаться, а потом в Верхнеимбатском мы узнали, что ее зовут Динга.

Наш гидролог решил забрать ее в Москву.

Мы добрались до Игарки и сели на пароход «Фридрих Энгельс». На обратном пути сели на мель на казаченских порогах. Приехали в Красноярск, и Орлов предложил пойти в ресторан. Он сказал мне: «Заказывай, что хочешь?» Я посмотрела в меню и сказала: «Хочу дыню». Когда ее внесли в зал, все замерли - от нее шел такой аромат. Я не удержалась и сразу откусила кусок и сразу выплюнула в ладонь. Это был вкус хины, спелая, но горькая до невозможности. Мужчины мне не поверили и тоже отрезали по кусочку (уж очень ароматная она была!). Все выплюнули дыню и стали звать официанта. Он унес эту «ароматную горечь» и принес порцию обычной дыни, без какого-то было аромата и вкуса.

Мы приехали в Москву, и Орлов пришел к моим родителям просить моей руки. Мы поженились и на второй день уехали отдыхать на юг. Были в Сочи, Гаграх, на Пицунде и в горах Кавказа.

ШКОЛЬНАЯ САМОДЕЯТЕЛЬНОСТЬ. МАМАЕВА Д.В. В ЦЕНТРЕ В КОСТЮМЕ СВАХИ ИЗ ПЬЕСЫ ОСТРОВСКОГО. ВНИЗУ СЛЕВА ШТАРЕВА И., СПРАВО КОВАЛЕВИЧ Н. СЛЕВА ОТ МЕНЯ НАША ЛЮБИМАЯ ПРЕПОДАВАТЕЛЬНИЦА ЛИТЕРАТУРЫ И РУКОВОДИТЕЛЬ НАШЕЙ САМОДЕЯТЕЛЬНОСТИ АЛЕКСАНДРА ДАВЫДОВНА ЯМ

НА ПРАКТИКЕ В ВЕРБИЛКАХ 1954 год

На фото снизу Рита Горемыкина, Мамаева (в будущем Орлова) Дазмира (слева на право)

Дазмира в центре в верхнем ряде

на летней практике 

ГИДРОЛОГИЧЕСКАЯ ПРАКТИКА В ВЕРБИЛКАХ

(после первого курса 1954 г. МГПИ)

Дазмира в центре на верху в Вербилках на практике

МГПИ им. Ленина геофак